Казачьи сказки - Страница 41

Уже час спустя К. и шеф лаборатории сидели в демонстрационном зале. Шеф специально вызвал актера, чтобы вместе просмотреть кристаллическую кассету с записью роли К. По мнению специалистов, срок годности кассеты истек.

Оператор вложил кассету в гнездо приемника, настроил аппаратуру сенсорного излучения и, наконец, запустил «PLAY».

По сценарию, в одном из актов пьесы голографическая копия К. должна рассказывать какой-то пресный анекдотец группе актеров. Изображение направилось было к ожидавшим артистам, но, не дойдя до них, вдруг замедлило шаг, остановилось, а потом и вовсе, развернувшись, ринулось в противоположную сторону. В какой-то миг известный артист напоролся на собственный измученный взгляд с экрана, ощутил исходящий оттуда внутренний протест, усиленный мощным сенсорным полем.

Двойник К. на экране приблизился к декорации в глубине сцены, сделал шаг и… растворился в ней (или за ней?). К собственному удивлению, К. в это мгновение испытал прилив беспричинной радости — почти ликования. Он не мог понять почему, но ему вдруг стало так легко!

В изображении наступила десинхронизация, и плейер автоматически отключился. Еще одна кассета была безнадежно запорота.

— Ну, и что вы обо всем этом думаете? — разрезал наступившую тишину голос шефа лаборатории.

К. ничего не думал. Он просто не в состоянии был думать. Он молча смотрел в темный кубический экран плейера. Мысль пришла неожиданно.

— Знаете что, — очень медленно вымолвил он. — у меня вдруг возникла одна прямо скажем нелепейшая, но, видимо, единственно уместная мысль. Я думаю, что после определенного количества «прокрутки» пьесы мои записи попросту кончают самоубийством… Правда, не пойму почему. Ведь если повредить кассету, они не смогут вновь ожить… на сцене?!

— Вот именно — на сцене. — мрачно сказал шеф лаборатории. Похоже, что они как раз и стремятся навсегда остаться вне ее! М-да, у них весьма своеобразное понимание свободы.

— В смысле?…

— Да это и не важно. Можете быть уверены: очень скоро я заставлю их находиться на СВОИХ местах. Я сделаю это! Мы не можем разочаровывать клиентов.

«Ну и что? — подумал шеф лаборатории. Ему было не уютно на душе, и он искал оправдание своей — ставшей вдруг нелюбимой — работе. — Ну и что? Они ведь всего лишь записи!». Глубоко вздохнув, он направился к выходу. Известный актер К., терзаемый смутными подозрениями относительно собственной сущности, последовал за ним…

Смерть, которая успокаивает

События проносились в его сознании бессмыслеными, ничего не значащими фрагментами. Единственное, что Хельмут Новак ощущал вполне отчетливо — так это абсолютную, почти закостенелую, недвижимость своего тела; даже веки — и те словно окаменели: ни моргнуть, ни закрыть их. Вокруг суетились какие-то незнакомые люди в белых халатах и полицейской униформе. Еще он мог видеть зеркало и ночник на туалетном столике, да причудливые узоры на обоях дешевого гостиничного номера. И что-то красное, влажное, жирной кляксой расплывшееся прямо возле лица.

«Странно», — только и подумал он. Клочки смутных воспоминаний продирались сквозь завесу беспамятства, но никак не могли соединиться в цельный фрагмент. Только ощущение внезапного удара. Но кто его нанес и почему? И мгновенная вспышка боли… Все, ничего более память не сохранила. Удар и боль.

— Труп мертв. — с равнодушным цинизмом констатировал судебный медик. — Отправляйте в морг… Да, отчет по аутопсии лично просмотрю. Чтобы на этот раз — по всем правилам.

И подписав акт о наступлении смерти, он ушел.

— М-да, любопытная работа, — полицейский, стоявший над телом Хельмута, задумчиво потеребил мочку своего уха. — Нужно обладать недюжинной силой, чтобы завалить эдакого детину. Кто бы это мог сделать?

«Черт вас всех подери! — я же жив!» — хотел-было воскликнуть Хельмут, но звуки почему-то не хотели рождаться.

Его довольно грубо затолкали в непрозрачный полиэтиленовый мешок, потом столь же бесцеремонно швырнули в какой-то ящик, который, в свою очередь, куда-то понесли, а потом небрежно поставили. Спустя мгновение он почувствовал движение.

«Да стойте же! Осторожней, вы!» — мысленно возопил Хельмут, но никто его не услышал. Да и не мог.

Вокруг было холодно и темно. Что-то с металлическим звуком щелкнуло. И тогда наступила Абсолютная тишина.

Время ползло, перетекая в вечность. Холод, пронзавший его тело, окунул в мучительную дрему, вскоре сменившуюся глубоким сном-кошмаром. Ему снилось (или это было наяву?), будто руки его превращаются в склизкие щупальца-отростки, заканчивающиеся ужасного вида головами с плотоядно оскаленными пастями. Они вгрызались в его плоть все глубже и глубже, рвали на куски, смаковали кровавые ломти мяса, а щупальца обвивались вокруг шеи и — душили, душили… И с каждым вырванным из его тела куском, он все более утрачивал человеческий облик, превращаясь во что-то мерзкое, невообразимое. И это гадкое существо, еще недавно бывшее Хельмутом Новаком, продолжало жить!..

Хельмут проснулся от собственного крика. Во всяком случае так ему показалось. По эту сторону сна его встретила оледенелая тишина.

Казалось, прошло не меньше двух дней, а может, и три, четыре… Сны-кошмары незаметно переходили в кошмар-реальность. И так без конца. Он чувствовал, что медленно, но неотвратимо сходит с ума. Он взывал к Богу и смерти, моля об успокоении. «Умереть! Я хочу просто умереть! всхлипывало измученное сознание. — Дайте же мне эту малость!».

И однажды жестокая старушка Мойра сжалилась над ним. И явились к нему два ангела в белых халатах.